МЫ НЕРВНО СМОТРИМ НА ЧАСЫ и вглядываемся в дневной поток машин. Моисеев опаздывает уже на час. Наконец желтый, почти игрушечных размеров «смарт», развернувшись в неположенном месте и чуть не выехав на встречку, припарковался в 30 метрах от входа в ресторан. Сомнений нет: так нагло нарушать правила может только он — эгоист и дитя порока.

П***ец .В центре все перекрыто из-за какого-то концерта. А мы прямо по Красной площади поехали! Мент подбегает: «В чем дело?» Я говорю ему: «Да иди ты на х**!» А он мне еще честь отдает, окэй? (Заливается смехом.) Я х*ево езжу. Даже не знаю, где право, где лево. Но меня вставляет адреналин. Я сказал себе: хочу водить машину, и все тут. И за неделю научился. Не веришь — у Олега спроси (Администратор Моисеева кивает.) Правда, правил я не знаю ни х*я. Но жизнь научит.

П. Г.: Вам все гаишники честь отдают?
Конечно! Только при въезде в Барвиху были проблемы. Не хотели пускать. Я сказал, что у меня тетя умерла, в квартире уже третий день гниет — тогда пустили.

Е. Л.: Насчет тети — это правда?
Ты что? Шутка, конечно.

Е. Л.: Цинично.
Не гони... Я вчера пришел в одну пафосную тусовку, окэй? Ширвиндт там и прочие. А я был в ударе. Думаю: сука, ты сегодня должен всем засрать мозги. И вот я подхожу к их столику и почти шепотом говорю: «Ребята, ровно четыре минуты назад умер Майкл Джексон. Кто его поклонники — встаньте». Почти все встали, окэй? А я им: «Поздравляю, вы тоже педерасты». Жестко и нагло. Меня потом спрашивают: «Как ты можешь так шутить?». А вот могу! (Заливается смехом.)

Официант: Что заказывать будете?
Виски, пожалуйста, и яблочный сок. А еще у вас тут были когда-то очень вкусные улитки... Что, есть? Неужели тот же повар остался? Супер, очень вкусно он все делает. Тогда еще карпаччо рыбное. (Обращается к нам.) Хозяин этого заведения — мой близкий дружок, Эдик. Даже не знает, наверное, что я пришел.

Мы в свою очередь заказываем бутылку водки «Русский стандарт», апельсиновый сок, салат «Цезарь», салат из морепродуктов, жареную форель и пюре. Моисеев продолжает.

Я вчера был в гостях у трех своих подруг. Я их сестрами называю. Они почти погодки: первой —45-второй — 52, третьей — 53. И вот одна неожиданно мне говорит: «Я тебя люблю». Я прям о*уел. С ума она, что ли, сошла?

П. Г.: И что было дальше?
Ничего. А что должно быть дальше? Мне часто в любви признаются. И мужчины, и женщины.

П. Г.: А вы сами признаетесь?
Да. Я люблю любить, если так можно выразиться. Лучше недожрать, недопить, недотанцевать, окэй? Но нельзя недолюбить. Во всем объеме этого слова: сцена, секс, еда, одежда, друзья.

Е. Л.: Разве можно сравнить любовь к человеку с любовью к еде?
Конечно. Вкус только разный, а страсть — одна.

Е. Л.: А у вас был в жизни период, когда вы не любили?
Никогда. Я ведь за любовь очень пострадал, еще молодым.

Е. Л.: Расскажите.
1974 год, я только выпустился из хореографического училища. Но я уже был профессионалом высочайшего класса, окэй? Танцевал не модерн, не эстраду, не народный танец, а классику, серьезные вещи. Получил направление в Театр оперы и балета имени Лысенко в Харькове. Приехал туда — такой, б***ь, молодой, свежий, тонкий... И встретил человека. До этого я не знал, что мужчина может любить мужчину. Это был не секс, а именно настоящая любовь. Мы сидели друг напротив друга: он на одной коечке, я — на другой. Одиннадцать часов вечера. И тут зашла тетка, которая заведовала актерским общежитием. Она сказала: «Расстрелять!» И меня расстреляли... (Пауза.) Как грустно мы начали...

Е. Л.: Давайте сменим тему. Меня вот поражает ваша манера говорить. Вы непостижимым образом сочетаете высококультурную речь с матом и пошлятиной.
Знаешь, почему? Родился я в Белоруссии, окэй? Потом жил на Украине. Затем много лет провел в Литве — в Каунасе и Вильнюсе. После переехал на Запад — во Францию, Италию, дальше — в Америку. В итоге все языки смешались. Разговаривая с журналистами, я перевожу фразу с литовского языка на русский и только потом ее выдаю.

Е. Л.: Вы идеально знаете литовский?
Конечно. И пишу, и говорю.

П. Г.: Как вам тогда нынешние отношения России и Литвы?
Президент Литвы не приехал на празднование 60-летия Победы, чем вызвал в нашей стране волну антилитовских настроений. Мне это неприятно. Не имеет права президент Литвы говорить за весь народ. Я очень хорошо знаю литовцев — они никогда не относились к русским плохо. К коммунистам — да, но не к русским. Я приехал в Каунас в 18 лет. На второй день ко мне подошла красивейшая породистая литовка и на плохом русском языке сказала: «Слышь, ты, пидор, сними этот значок нах**, иначе я тебе по е*альнику п**дану...»

Е. Л.: Что за значок?
Комсомольский. Я же был вожаком комсомольской организации балетного училища.
А в Каунасе в тот момент молодой парень сжег себя на площади в знак протеста против советской власти, представляешь? Но при всем этом мне дали шанс. Хотя никто в театре не говорил по-русски, и в репертуаре не было ни одного русского слова. Мне сказали: «Пробуйте два месяца. Не овладеете языком – тогда уедете...» Но через два месяца я уже свободно говорил по-литовски, окэй? У меня с Литвой вообще интересные отношения. В 44-м году отец не вернулся домой. Знаете почему? Просто он переспал с литовкой и остался в Каунасе на всю жизнь.

П. Г.: Поэтому вы туда поехали?
Отчасти. Хотя он не мой отец на самом деле, а моих братьев. Их у меня двое – один родился в 40-м году, другой —уже во время войны, в 43-м.

Е. Л.: Кто же ваш отец?
А х** его знает. Мама ушла в могилу, так мне об этом и не рассказав. В моих документах в графе «отец» стоит прочерк. Мама — Моисеева Евгения Борисовна, еврейка. А папа — х** знает, кто он был.

Е. Л.: И вам это неинтересно?
Нет. Мне мамы хватало. Мне было 2,5 месяца, когда она принесла меня на кожевенный завод, где работала, и завернула в кожу, чтобы я не замерз. Подошел какой-то мудак, схватил эту кожу и хотел уже бросить в котел, окэй? Как моя мама это услышала — не понимаю?! Она орала на весь цех: «Отдай моего мальчика!» Я чуть не был сварен, представляешь? У меня вообще интересная история.

Е. Л.: А откуда у вас это «окэй»?
Из Америки. Кстати, хореографы, которых я воспитал, недавно там стажировались. Рассказывают мне: «Представляешь, мы попали в тот же город, где ты работал». Я о*уел! В мой театр, на мое же место!

Нам приносят заказ, Борис предлагает выпить за встречу.

По 50 грамм

Вчера мне одна тетка очень крутая говорит: «Сука, я знаю, почему мы тебя любим. У тебя ни голоса, б***ь, ты давно уже не танцуешь, как 35 лет назад. Но, п***ец, у тебя такая харизма! Ты их е*ешь, б***ь, одними глазами и губами. Ты знаешь, как мужиков и телок раздеть, чтобы они сказали: «Я хочу тебя е*ать!» Как? Это харизма.

П. Г.: Что такое харизма в вашем понимании?
Мое платье. Я имею в виду костюм, а не платье в прямом смысле: в женских платьях я не хожу и секс в них не имею. Я сейчас говорю об одежде. Ну, кроме рубашечек... Еще харизма — это не стесняться себя. И разрешать себе все, пока дышишь. Моя харизма в свободе и в улыбке.

Е. Л.: Вы всегда в таком состоянии пребываете?
Нет. Есть места, где я не имею права так себя вести. Не могу так говорить, так положить руки.

П. Г.: Что это за места?
Скажем так, серьезные. И там я другой — скромный, тихий. Я буду сидеть в углу и прикидываться конченым лохом с возбужденными губами, которые хотят — что? — пить! Это дико трогает людей. Я о*уительный актер, окэй? Я могу заставить людей плакать вместе со мной. И кайфую от того, что у меня это получается.

Е. Л.: Выпьем за это?
Почему нет?

По 100 грамм

П. Г.: Я процитирую новость, которую вывесили в Интернете, «На сольном концерте в Санкт-Петербурге в БКЗ "Октябрьский" Алла Пугачева сказала: "Я до старости лет петь не собираюсь, как какие-то Гурченко с Моисеевым". При этом Пугачева скорчила гримасу, одновременно задрав ногу а-ля Людмила Марковна...» Вам что-нибудь известно об этой истории?
(Моисеев вздыхает.)Я вчера имел серьезную фотосессию с Люсей для Америки и страшно боялся, что она может меня спросить: «Ты это читал?» Вообще, боялся этого разговора... Честно скажу, я бы не хотел в это верить. Может, Алла не так выразила свою мысль. Или же это, б***ь, обычное раздувалово. Пугачева на таком пьедестале, что ей наезжать на Люсю и Борю и обсуждать, какой мы дуэт — хороший или плохой, не нужно. Но ты меня поймал на эту х**ню. Ты — хитрая сука, я говорю тебе это в лицо. Мне очень грустно, на самом деле...

П. Г.: У вас что-нибудь было с Пугачевой?
Никогда. Для меня она всегда была Аллой Борисовной. Я именно так ее называю — не Алка, и не Аллочка. Я ее боготворил. По сути, она меня подняла из Литвы, первая увидела в том же Каунасе. Потом мы шли друг к другу целых пять лет — с 75-го по 80-й. Ровно столько мне понадобилось, чтобы доказать ей: возьми историю Бори Моисеева — и ты разорвешь всю страну! Так оно и случилось, го спектаклей «Пришла и говорю» подряд в «Олимпийском», где я играл главную роль как хореограф и танцовщик. 20 спектаклей в Петербургском СКК... Я не забываю то время и ценю ту возможность, которую она мне дала. И что бы она про меня ни говорила, даже плохо, — мне по х**. Она бы насрала – я бы сказал, что это неправда. Алла – единственный человек в мире, которому я готов простить все... Моя мама ее очень любила. Она умирала вместе с ее портретом. Вот тут стояла кровать (показывает на столе), а вот тут — мое фото с Аллой. Расцарапанное, хотя из-за диабета мама была почти без рук и без ног. Как? Локтем! Она хотела встать. А ее убивал глухонемой.

П. Г.: Жуть какая...

Все машинально выпивают не чокаясь.

По 150 грамм

Е.Л.: Вот вы сейчас сказали про пьедестал. А вы уверены, что Пугачева до сих пор находится на нем? Кажется, звезды вашего поколения просто потеряли связь с реальностью, и доказательство тому — как раз Пугачева, которая пела «Арлекино», а сейчас поет «Будь или не будь». Или Рязанов, который снял «Берегись автомобиля», а теперь снимает «Старые клячи»... Как такое происходит?
Это антураж виноват. Это он говорит такую х**ню: «Ты – ты круто поешь, круто выглядишь». А как ты можешь о*уительно выглядеть, когда ты бухаешь и всю ночь не спишь? Да и потом, многие начинают работать на потребу публике, которой давно засрали мозги... Ты повыше возьми — разве Екатерина себя не так же сдала? Это участь всех королей и королев. Пережор называется. Но я этим не страдаю.

Е. Л.: Вы думаете?
Конечно. Потому что я не разрешаю себе верить, что у меня все хорошо, окэй? Даже когда я покупаю машину для моего друга, я не верю, что дожил до того времени, когда могу просто так отдать кому-то такие деньги. Ведь энное количество лет назад я, живя с мамой в коммуналке, опускал, б***ь, на кухне руку в кипящий борщ, обжигался, но п**дил кусок мяса. Потому что очень хотел есть!

П. Г.: А какие отношения в детстве у вас были с другими детьми?
Я до сих пор помню адрес, где я жил: город Могилев, улица Челюскинцев, дом 54, квартира 30. Дом, построенный немецкими военнопленными. А во дворе стояло бомбоубежище. Однажды меня дворовые дети завели туда и заперли. А потом начали писать сверху мне на лицо. Даже девочек подставляли так, чтобы их писюльки попадали точно на меня.

П. Г.: А вы что?
Я плакал. А потом один пацан подъехал на велосипеде и сказал: «Садись, я тебя покатаю». Отвез на кладбище и изнасиловал. Так началась моя сексуальная биография. В восемь лет...

Повисает тяжелая пауза. Моисеев вздыхает.

Боже, зачем я все это пью? Сейчас такого вам понаговорю... Все мое поколение так жило. Да и нынешнее так же живет. Что, сейчас нет пацанов, которые трахают маленьких детей? Есть, конечно. Ну, когда-то я был жертвой. И что из этого?

Е. Л.: Но это же кардинально повлияло на всю вашу жизнь!
Да. Но в плюс!

Е. Л.: Вы действительно так считаете?
Да. Я не хочу ничего менять. Я все помню о том времени. Как я нае*ывал публику на квасе. А Танька, молодая девочка, которая этим квасом торговала, очень любила е*аться. Она все время е*алась в подсобке сраного гастронома, который был в нашем доме! А перед этим она подзывала меня и просила: «Постой тут, возле бочки, только не п**ди у меня бабки». А я все равно п**дячил. Но ведь я давал ей кайф. Она сажала меня на колени, дергала меня за письку, ласкала... Я ей очень нравился. И я был готов на все, лишь бы продавать квас и иметь деньги.

Е. Л.: Вы все это не стесняетесь рассказывать?
Нельзя стесняться себя.

П. Г.: А кто вас научил не стесняться?
Одиночество. Голод. Желание стать, окэй? Мне отчаянно хотелось стать, я думал об этом каждую секунду! Еще мама научила. Она была безумной красоты. В ох*енном крепдешиновом платье, с длиннющей косой... У меня ее волосы – тяжелые, красивые. Вот у тебя — легкие, у него — тоже говно, а у нее были чумовые, настоящие. Она такая у меня была.... И она сделала меня тварью, воспитала во мне эгоизм. Не случайно мой первый хит назывался «Эгоист». Я текст, кстати, просто наговорил Витьке Чайке по телефону, а он песню написал. Он много тогда писал всяким аллегровым-маллегровым, но потом выпал из тусовки. Ему бабки не нужны ни х*я...

Е. Л.: А вам никогда не было стыдно за свой эгоизм?
Не-а.

Е. Л.: А как же совесть?
(После паузы.) Да засунь свою совесть себе в жопу! (Хохочет.)

Е. Л.: Вы не допускаете существование совести?
Ты сумасшедший? (Обращается к стилисту.) Слушай, откуда он пришел? Срочно отвези его в клинику, ему надо лечиться... Совести не было и никогда не будет! У тебя, что ли, есть совесть?

Е. Л.: Надеюсь.
Не гони, окэй? Вы посмотрите на этого еврея... Совесть у него... Или вот на этого. (Показывает на фотографа.) Ой, извини. Как Люся говорит, «никогда не обсирай фотографов. Они потом такое фото засунут!» Я как-то захожу в клуб «Лето». Сидит один артист, не буду говорить фамилию, окэй? Я понимаю, что он, б***ь, вставленный до такой степени – просто п***ец! Наркота такая, что аж весь нос у него, сука, белый... И вот я стою перед ним, как вдруг он нагло расстегивает ширинку, достает х** и начинает дрочить. Подбегает фотограф и все это снимает! Сколько потом ему бабла отдали, чтобы это фото не показали никому, я даже говорить не буду... Страшная сумма. (Снова обращается к фотографу.) А ты чего не пьешь? Присядь уже, отдохни. (К стилисту.) У меня рожа красная уже, да? Пятна не надо убрать? Я вспомнил, у меня же в семь часов сегодня зубы. Надо позвонить Вадику, чтобы перенес на завтра, на шесть. Потому что в семь прием у Вальки.

По 200 грамм

Е. Л.: Вы верите в жизнь после смерти?
Да. И у меня будет красивая жизнь. Я заслужил благодарность на том свете. Чем? Правдой, окэй? Когда п**дануло Бес-лан, я один из первых, 3-го числа, отправил деньги. У меня есть чек. Хотел до этого сделать ремонт в своем доме — он стоит на земле, одна сотка которой стоит 25 тысяч долларов! Но сп**дил бабки у себя и отнес детям. Знаешь почему? Это мой храм. Я никого никогда не ударил, никому не причинил зла. Я всю жизнь призывал людей только к одному: успокойтесь, у вас только одна жизнь! И кто как трахается — это не ваша проблема. У меня и в мыслях нет спросить у тебя, как ты трахаешься. Неинтересно мне! Ты красивый человек с положительной энергетикой. Так на х*я с тобой трахаться? Разве это главное? Х**ня... Как тебя зовут?

Е. Л.: Женя.
О**еть! Моя мама — Женя. Мой друг —Женя... П***ануться. За тебя, Женька... (Выпивает. )У меня красивые зубы, согласись? Не совсем мои, правда, — сверху чехлы белые одеты. Так делают сейчас. И хорошо! Зачем, чтобы все видели кариес-хуариес, камни?

Е. Л.: Я ничего не понимаю в красоте мужских зубов...
Жаль. (Заливается смехом.) А тебя как зовут?

П. Г.: Паша.
Паша, ты гордость наша. Давайте за вас...

По 250 грамм

П. Г.: Как вам музыкальные герои нового времени?
Люблю Земфиру. У нее ох*ительные тексты. Наверное, это близко к моей культуре разговора, окэй? Мне часто говорят: «Ты словно телеграмму набиваешь: три слова — и все». У нее то же самое.

П. Г.: А вы знакомы с ней лично?
«Привет, пока» — и все. Мы ходим с ней в один и тот же салон-парикмахерскую, только в разные кабинеты.

Е. Л.: Вы считаете ее красивой?
Очень! Но я бы ее побрил, окэй? У нее такая звериная красота. Она ягуар.

П. Г.: А Шнуров вам нравится?
Да. Своей свободой. По х*ю, что он брутальный. Я тоже иногда дерусь. И еще как! Я могу дать п**ды любому, серьезно! Спроси вон у него. (Показывает на стилиста.) Меня из
дискотек часто выводят... Это меня выставляют таким — в бантиках и юбочке. А я ни в том и ни в другом.

П. Г.: А Лагутенко?
Супер! Он такой сексуальный.

Е. Л.: Похоже, вам все нравятся. Или все-таки есть такие, кого вы не любите?
Есть, но я не буду называть. Никогда не скажу никому за глаза, что он — говно. И ни одного письма не подпишу— ни «за», ни «против». Мне противно, окэй? Мы все получили факсы с просьбой подписать письмо в поддержку решения суда по делу Ходорковского. Но я не подписал. Как не подписали Кобзон и Плисецкая. Потому что это бумеранг, который обязательно прилетит обратно — тебе же в лоб. Я знаю это по своему опыту, все-таки прожил уже не короткую жизнь.

П. Г.: А выглядите очень молодо...
Ну, это все мои деньги! (Заливается смехом.)

Гриншпун замечает, что закончился алкоголь, и заказывает еще триста грамм. Левкович возражает: «Мне скоро надо идти. Сегодня футбол, я хочу на него успеть». Моисеев услышал обрывок фразы.

У меня одна история была с футболистом. Без фамилии, окэй? Стою в гей-клубе, и вдруг ко мне подходит он. А я тогда вообще ничего про футбол не знал, и кто такой этот человек — тоже. Он спрашивает меня: «Потанцуем?» Я напрягся. Тогда, в 98-м, какие-то козлы высчитывали геев и убивали их. Очень много интересных людей погибло... В общем, стою я и думаю про себя: на х** ты мне сдался? А тут еще мой арт-директор, литовец, говорит: «Смотри, у него грязные ногти». В общем, танцевать я отказался. А сегодня фамилию подходившего ко мне человека произносят за день больше раз, чем фамилию Путин.

Е.-Л.: Неужели, Егор Титов?
Какой, на х**, Титов? Это мелко для меня... Не важно, кто. Главное, что после той истории я начал замечать футбол. Мне потом позвонили из газеты «Советский спорт» и предложили игру — чтобы я счет матчей попробовал угадать. Я наобум сказал, вообще ведь этой х**ни никогда не смотрел! И почти все угадал, представляешь?! Вот свидетель. (Стилист кивает.) Потом все за мной носились, как за ясновидящим, п***ец! (Смеется.)... Даже на Олимпиаду на халяву взяли. Я ходил только на нашу женскую сборную по баскетболу.

Е. Л.: У вас везде сплошные друзья и знакомые. Это та самая пресловутая гей-тусовка?
Хочу тебя огорчить — я с геями вообще не тусуюсь. Я и геи — совсем разные истории.
Я сам не могу определить, какой я ориентации. В газетах пишут — гей-шмей. Это все п**деж. Я ориентирован на любовь – вот и все, окэй?

У Бориса звонит телефон. «Да... Привет, мое солнце, моя любовь, моя смерть... Ты жив?.. Заинька, ну, ты 'дома?...Я даю интервью в этот журнал... Ну, я тебе говорил... Роллинг Стоне... Потом куда поеду ? (Обращается к администратору.) Олег, куда я еду? К какой Оксане ? А-а... (В трубку.) Ты дома будешь?... Я тебе уйду, б***ъ!.. Зачем тебе туда ?... Окэй, тогда позвони мне, как доедешь...»

Ну что, интересно, когда я пьяный?

Е. Л.: По вам незаметно.
Ой, да ни п**ди!

Е. Л.: А вам нравится быть пьяным?
Нет. И с наркотиками никаких отношений. Я же из «Росконцерта» — бухнули и разбежались. Да и не пью особо. Каждые полгода делать лицо и уничтожать его за свои же бабки — зачем оно мне надо?

Е. Л.: А куда вы тратите деньги?
Вкладываю в себя. В друга, в подруг. Но в конечном счете все это — в себя...

Е. Л.: Деньги для вас многое значат?
Очень. А для кого они мало значат?

Е. Л.: Представьте, что однажды останетесь без денег. Что будете делать?
Б***ь, да на три вокзала пойду отдаваться! Кто от*бет Борю Моисеева? (Заливается смехом. )Хотя бы доллар дадут, как думаешь?

Е. Л.: Я серьезно.
И я. А почему нет? Что я еще могу делать? Отдавать себя и подчинять себе. Все! Я за свой бизнес, в котором я уже 35 лет, от государства ни копейки не получил — ни от России, ни от Белоруссии. У меня даже звания никакого нет.

Е. Л.: А зачем вам?
Отметка.

Е. Л.: Куда?
Б***ь, да хоть на очко! (Снова смеется.) Ну, так придумано у нас, что если ты много работал — должен получить звание какое-нибудь.

П. Г.: Даже Шевчук сейчас получил заслуженного артиста Башкортостана.
Хотя еврей, да? Интересно.

Е. Л.: А как вы, кстати, к Шевчуку относитесь?
Никак.

Е. Л.: О, наконец-то мы нашли человека, который вам не нравится! Очень показательно. Он ведь такой...совсем мужик.
Не в этом дело. Просто я не люблю проституцию, окэй? А он проститутка. И все рокеры знают это. Вот «Воскресение» - супер. Лепс — тоже. А Шевчук —х**ня, придуманная вами. Столько говна в нем... Кинчев вот интересен. Бутусов — да! Сукачев — да! Агузарова — да! «Король и Шут» — да! А все остальное — х**ня. И пусть не е*ут мозги... Вместе со своим Макаревичем и его пи*добратией...

Нам приносят еще водки, Борису - виски с соком. Официант: Кушать еще будете?

Куда еще? Мне 51 год, е* твою мать! Сколько же я должен жрать? Пока не вылезут еще один подбородок и пузо? Они же платят деньги, приходят на мои концерты и мечтают. И я не должен поломать их мечту! Наоборот, я должен подтвердить им: «Да, я сказка! Потрогайте меня!»

Е. Л.: Но ведь когда-то вы перестанете быть сказкой.
А этого никто не узнает. Я просто уеду куда-нибудь — и все. Тихо, без шума... Как сделал в свое время Жан Марэ, уехав из Парижа и оставив дом и своих друзей. Я не останусь в России. Они не должны видеть меня после сцены, окэй? Это будет мой причал.

П. Г.: Давайте за долгую жизнь!

По 300 грамм
П. Г.: Вот у Людмилы Марковны — долгая жизнь. Постоянная борьба за свой внешний вид. Но она и не думает уходить. А зачем? Кайф! Разве кто-то может сделать лучше? Я без ума от нее... Сложнейший человек! Но я никогда ее не предам как друга, окэй? Потому что сам был предан очень много раз, больно и унизительно... Я, кстати, принес одну новую песню, мы только что ее с Люсей записали. Вы е*анетесь головой! Здесь есть CD-проигрыватель?

Приходит официант, забирает у Бориса диск. Пока не зазвучала музыка, мы продолжаем разговор.

Е. Л.: А как вы с Гурченко познакомились?
В 1994 году на пришла ко мне на шоу. Как простой зритель! И после концерта зашла за кулисы. Ее всю колотило: «Какая форма, какое выражение!..»

П. Г.: Насколько вы близки?
Очень! Я могу ей все рассказать.

П. Г.: И про своего друга?
Да! Я даже ревную ее к нему!

П. Г.: А у нее есть какая-то личная жизнь?
Супержизнь! Ее безумно любит красивый человек. Очень умный, достойный, талантливый.... Вот я нажрался!.. (Фотографу.)Хватит снимать!

Наконец поставили песню. При первых аккордах Борис вскрикивает: «Слушайте! Это же премьера, никто еще не слышал!» Идет медленная лиричная композиция с припевом: «Ненавижу за то, что ты уходишь.
Ненавижу за то, что отпускаю.
Ненавижу за то, что ты вернешься.
Ненавижу за то, что ты прощаешь...»
Моисеев подпевает и пританцовывает, почти встает из-за стола. Как только песня заканчивается, спрашивает: «Ну как ?»

Е. Л.: Почему у вас все время такие аранжировки?
Х*евые, да?.. (Общий смех.)

Е. Л.: Почему вы не хотите пригласить живых музыкантов?
Женька, ты ох*ительную идею подал. Надо Шнура позвать! Я, Люська и Шнур, а? Это же п***ец будет!

П. Г.: Хотите, я вас сведу?
Сведи! Я его обожаю. Только вот русские продюсеры мне говорят: «Шел бы ты нах*й со своими идеями», окэй? То, что мы тебе делаем, возьмут на такое-то радио.

Е. Л.: А зачем вам это?
Как? Это же мои бабки!

Е. Л.: У вас их и так много.
Ни х*я себе?! Я еще больше бабок хочу! И кушать больше! Знаешь, какой кайф — иметь много денег?

Е. Л.: Зачем столько-то?
(Администратору.)Он что, сумасшедший?! Б***ь, отвези его в клинику, его лечить надо! Он же просто придурок! (Левковичу.) Да кто мне позволит так жить? Я не хочу повторения истории моей семьи! Я боюсь этого. И я буду играть в эту историю, для этой страны, которая платит мне хлеб.

Е. Л.: А вечность?
Да какая, на х**, вечность? Так... Скажи, у тебя вот здесь родинка есть? (Показывает на живот.)Только честно!

Е. Л.: Нет.
Врешь!.. (Заливается смехом.) Ты хороший парень. И красивый. Я люблю тебя... А Паша вон ревнует.... Давайте выпьем... Б***ь, вы меня сегодня развели, конечно, по полной... Я так нахерачился этой х**ни, что уже ничего не соображаю... Кто мою машину довезет до дома?

Мы выпиваем. У Бориса снова звонит телефон. Его хватает ровно на пару «да... да...», после чего он кладет трубку.

Мужик какой-то. Спрашивает: «Это Борис?» Я говорю: «Да». А он: «О-х*-еть!» (Заливисто смеется.)

По 350 грамм

П. Г.: Я только заметил, что у вас на запястье красная веревочка. Это же знак каббалы...
Да. Ну и что? Я ничего не скрываю. Думаю, что это вера нынешнего века. Потому что нельзя делить иудеев, христиан, мусульман, окэй? Один мир, и один Бог. Дарите людям добро, и все...

Е. Л.: Я вас все-таки оставлю. Может, хоть на второй тайм успею...
Кто тебя отпустит? ЦСКА твой прое*ало уже, успокойся! (Общий смех.)

Е. Л.: Тогда уж «про*бал». ЦСКА мужского рода.
Почему это?

Е. Л.: Центральный спортивный клуб Армии.
Солдаты? Супер! Слушай, ты меня сегодня просто вылечил. Возьми меня как-нибудь с собой на футбол, окэй? Я честно хочу пойти на ЦСКА. Оденусь скромно, п**дец. Не представляю, что там со мной сделают, на стадионе.

Е. Л.: Думаю, все ох*еют.
И все? Не верю. Я вот сейчас прилетел из Минска, и там я могу себе позволить ходить по любой улице — никто меня не тронет. Потому что там дисциплина все-таки. А в Москве? Да никогда! И в спину могут плюнуть, и бутылкой запустить. Поэтому я и не выступаю на открытых площадках. Здесь завидуют моей свободе. Тому, что я целуюсь как хочу, одеваюсь как хочу. А все остальное меня не е*ет... О, у меня родился чувствительный тост. Давайте выпьем за тех, кто дал нам волю и силу к любви. У кого-то это Бог, у кого-то — ЦСКА!

Е. Л.: При чем тут ЦСКА?!
Ну, мне же нужно было прогнать всю эту х** ню? (Заливается смехом.) О-х*-еть!